Текст книги "Стихотворения"

«Среди печали и утех…»

В. Амлинскому

 
Среди печали и утех,
Наверно, что-то я не видел.
Прошу прощения у тех,
Кого нечаянно обидел.
 
 
Когда бы это ни случилось —
Вчера лишь иль давным-давно,
Ушла обида иль забылась, —
Прошу прощенья всё равно…
 
 
Прошу прощенья у любви —
Наедине, не при народе, —
Что уходил в стихи свои,
Как в одиночество уходят.
 
 
И у наставников своих
Прошу прощенья запоздало,
Что вспоминал не часто их,
Затосковал, когда не стало.
 
 
А вот у ненависти я
Просить прощения не стану
За то, что молодость моя
Ей доброту предпочитала.
 
 
Не удивляйтесь, что сейчас,
Когда судьба мне время дарит,
Прошу прощения у вас.
 
 
Но знаю я: последний час
Обычно не предупреждает…
 

1983

Сыновья

 
Наивные акселераты,
Смешные наши малыши!
Они, наверно, втайне рады,
Что батек в росте обошли.
 
 
Мы были в их года пожиже —
Война, разруха, недород.
Тогда нам впору было б выжить
От тех харчей, от тех невзгод.
 
 
Смотрю на сына – и пугаюсь:
Что ждет их в этом мире гроз?
Он так доверчив, словно аист,
Что нам с тобой его принес.
 

1983

«Друг познаётся в удаче…»

О. Комову

 
Друг познаётся в удаче
Так же, порой, как в беде, —
Если он душу не прячет,
Чувства не держит в узде.
 
 
Друг познаётся в удаче.
Если удача твоя
Друга не радует – значит,
Друг твой лукав, как змея.
 
 
Или же горькая зависть
Разум затмила его,
И, на успех твой позарясь,
Он не простит ничего.
 
 
Он не простит… Но иначе
Скажет об этом тебе.
Друг познаётся в удаче
Больше порой, чем в беде.
 

1982

Давнее сновидение

 
Снова мы расстаемся с тобою.
За окном опускается ночь —
Со слезами, с надеждой и болью,
С невозможностью чем-то помочь.
 
 
Нам в разлуке не будет покоя.
Как же слезы твои солоны!
Слишком коротко счастье людское,
Слишком редки прекрасные сны.
 
 
Посреди самолетного грома
Я впервые подумал о том,
Что Земля потому так огромна,
Что в разлуке на ней мы живем.
 

1983

Баллада о любви

 
– Я жить без тебя не могу.
Я с первого дня это понял…
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
 
 
– И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала…
 
 
Сошлись, разминулись пути.
Но он ей звонил отовсюду.
И тихо просил: «Не грусти».
И тихое слышалось: «Буду».
 
 
Однажды на полном скаку
С коня он сорвался на съемках…
– Я жить без тебя не могу, —
Она ему шепчет в потемках.
 
 
Он бредил… Но сила любви
Вновь к жизни его возвращала.
И смерть уступила: «Живи!»,
И всё начиналось сначала.
 
 
– Я жить без тебя не могу… —
Он ей улыбался устало.
– А помнишь, на белом снегу
Гроза тебя как-то застала?
 
 
Прилипли снежинки к виску.
И капли грозы на ресницах…
Я жить без тебя не смогу.
И, значит, ничто не случится.
 

1982

Прости, солдат

Среди сотен писем это письмо, словно фронтовой треугольник, обожгло материнской болью. «Нам с отцом вырвали заживо сердце, – писала мне из украинского села Брянка Мария Николаевна Селиванова. – Наш сын Володя погиб в Афганистане. Его похоронили в ста пятидесяти метрах от нашего дома на старом кладбище. Очень тяжко хоронить детей в таком возрасте. Пусть никому не придется испытать эту муку… Я Вас попрошу, если Вас не затруднит моя просьба, – напишите стихи за моего сына Володю и пришлите мне. Простите, может, что не так написала, но ведь это Ваша песня «Алексей, Алешенька, сынок…» Поэтому и обращаюсь к Вам с материнской просьбой…»

Впервые я писал горькие стихи для одной-единственной женщины, матери неведомого мне Володи, ни на минуту не забывая о других матерях, не дождавшихся своих детей с полей сражений.

 
Он возвращается домой
Из прошлой жизни, из разлуки.
Но край родной окутан тьмой.
И красок нет, и смолкли звуки.
 
 
Вслед за молчанием его
Пылит печальная дорога…
Но он не видит ничего
Из оцинкованного гроба.
 
 
Прости, солдат, что отчий дом
Согреть тебя не может в холод.
Прости за то, что мы живем.
Тебе бы жить – ты был так молод.
 
 
Блеснет закатный луч в окне.
Зашелестят в саду ракиты.
О, сколько ныне по стране
Таких вот холмиков нарыто.
 
 
Не дай, Отчизна, умолчать
И этим матерей обидеть.
Они идут сынов встречать,
Чтоб никогда их не увидеть.
 
 
Мы всем им воздадим сполна
За боль, за мужество и доблесть.
Но не стихает в нас вина
И всё больнее наша совесть.
 
 
Не знаю, у кого спросить,
Не знаю, как себе ответить:
Доколе будет голосить
Земля моя по нашим детям?!
 

1986

Жалею зверей

 
Жалею зверей в зоопарке,
И в цирке мне жалко зверей.
Как люди на зрелища падки!
Когда же мы станем добрей?
 
 
И лев уже ходит под кличкой,
Барьер на манеже берет.
И царскую гордость публично
Меняет на бутерброд.
 
 
А некто, войдя к нам в доверье,
Устроил аттракцион:
И в пасть онемевшему зверю
Сует свою лысину он.
 
 
Лев нежно обходится с нею.
И, занятый скучной игрой,
Он кажется много умнее,
Чем этот манежный герой.
 
 
Жалею зверей в зоопарке.
У неба украденных птиц.
Вон той молодой леопардке
Всё хочется клетку открыть.
 
 
Не терпится выйти на волю,
Вернуться в былую судьбу.
Но приступы гнева и боли
Весьма забавляют толпу.
 
 
Ей дети бросают конфетки.
Наверно, жалеют ее.
За что красота эта в клетке?!
И в чем провинилось зверье?
 
 
Я взглядом встречаюсь с гориллой.
В глазах у гориллы упрек:
«Я предков тебе подарила,
А ты нас в неволю упек».
 
 
И вдруг осенил меня предок
Печальной догадкой своей:
«Ведь им безопасней из клеток
Соседствовать с миром людей».
 

1982

«За все несправедливости чужие…»

Л. Бадаляну

 
За все несправедливости чужие
Несу вину сквозь память и года.
За то, что на одной планете живы
Любовь и боль,
Надежда и беда.
 
 
Я виноват, что не промолвил слова,
Которое могло всё изменить:
Вернуть любовь —
Кто в ней разочарован,
Вернуть надежду —
Если нечем жить.
 
 
Будь проклято несовершенство мира —
Наш эгоизм и слабый мой язык.
Прошу прощенья у больных и сирых
За то,
Что я
К вине своей привык.
 

1982

Встреча в Дюссельдорфе

 
Из-за синего дыма
Смутно видится зал.
Я с веселостью мима
Жестом что-то сказал.
 
 
Начинается диспут.
Двести немцев и я.
В их записки я втиснут,
Будто в груду белья.
 
 
В этом ворохе белом
Мне нетрудно пропасть.
Но охота быть смелым
И поёрничать всласть.
 
 
Но вдруг рядом с собою
Я увидел глаза.
Как на службе в соборе
Заглянул в образа.
 
 
Эх ты, карее чудо,
Европейская спесь.
Почему и откуда
Оказалась ты здесь?
 
 
Полушепотом русским
Ты успела сказать:
Где-то там под Иркутском
Трое братьев и мать.
 
 
А хотелось полегче
Жить в богатой стране.
И подставила плечи
Ты чужой пятерне.
 
 
Вышла замуж за немца
Девятнадцати лет.
А куда было деться
От нужды и от бед!
 
 
Сколько дней миновало,
Сколько вырвалось слов…
Долго боль остывала
От разлук и оков.
 
 
Твой супружник здоровый
Глаз не сводит с тебя.
Ни единого слова,
Не сердясь, не любя.
 
 
Мы встречались глазами,
Позабыв про него.
И так много сказали,
Не сказав ничего!
 
 
Все вопросы осилив,
На прощанье стоим.
Ах, Россия, Россия!
Сколько лет, сколько зим…
 
 
Возле сердца Россия —
Дотянуться нельзя.
Не о том ли просили
Не чужие глаза?
 
 
Руки тонкие виснут,
Карий взгляд обречен.
 
 
Правда, был еще диспут,
Да не помню, о чем.
 

1987

Лермонтов и Варенька Лопухина

I

 
Они прощались навсегда,
Хотя о том пока не знали.
Погасла в небе их звезда,
И тихо свечи догорали.
 
 
«Я обещаю помнить Вас…
Дай Бог дожить до новой встречи…»
И каждый день, и каждый час
Звучать в нем будут эти речи.
 
 
Она его не дождалась,
С другим печально обвенчалась.
Он думал: «Жизнь не удалась…»
А жизнь лишь только начиналась.
 

II

 
Он ставит в церкви две свечи.
Одна – за здравие любимой,
Чтоб луч ее мерцал в ночи,
Как свет души его гонимой.
 
 
Свечу вторую он зажег
За упокой любви опальной.
И, может, пламя горьких строк
Зажглось от той свечи печальной?
 
 
Две горьких жизни…
Два конца…
И смерть их чувства уравняла,
Когда у женского лица
Свеча поэта догорала.
 

1980

Хлеб

 
Трудно родится хлеб.
Трудно хлеб достается.
Тот, кто душою слеп,
Может быть, усмехнется.
 
 
И похохмит над тем,
Как я, с достатком в доме,
Хлеб суеверно ем,
Крошки собрав в ладони.
 
 
Это живет во мне
Память о той войне…
 
 
Горькие времена!
Худенький мальчик, где ж ты?
В сутки – лишь горсть зерна,
Триста граммов надежды.
 
 
Бабушка нам пекла
Хлеб из скупой мучицы.
Жизнь,
Что давно прошла,
В сердце мое стучится.
 
 
Хлеб нас от смерти спас.
Он и сейчас бессмертен…
Всё настоящее в нас
Этою мерой мерьте.
 

1982

«– Чужому успеху завидовать грех…»

 
– Чужому успеху завидовать грех… —
Когда-то мне дед говорил.
Прекрасная песня —
Ведь это для всех.
Спасибо тому, кто ее подарил.
 
 
Чужая удача вам сил не придаст,
Коль зависть вам душу горчит.
И чей-то успех не обрадует вас.
Простите, скорее он вас огорчит.
 
 
Написан роман.
Установлен рекорд.
Не важно, что автор не ты.
Над залом звучит гениальный аккорд.
Он ждет и твоей доброты.
 

1982

Монолог старой женщины

 
Интернат для престарелых.
Жизнь спокойна, без затей.
Ни тебе мытья тарелок,
Ни тебе очередей.
 
 
Сон сменяется досугом.
Старый друг прогулки ждет.
Сколько можно вспомнить с другом
От ворот и до ворот!
 
 
Обеспеченная старость,
Уходящие года.
Жизнь ушла иль потерялась —
Не заметила, когда.
 
 
Я не знаю, как случилось,
Что при сыне при родном
Я сдана на чью-то милость
В этот тихий, добрый дом.
 
 
И, когда он приезжает
Навестить родную мать,
Я молчу и, как чужая,
Всё не знаю, что сказать.
 
 
Но от мыслей непосильных
Вновь меня бросает в жар.
И подумалось о сыне:
«Лучше б он не приезжал…»
 
 
Обеспеченная старость,
Уходящие года.
Сколько их еще осталось,
Без забот и без труда?
 
 
А бессонница случится —
От тоски иль от обид, —
Вновь былое, словно птица,
На подушку прилетит.
 
 
Потому-то всё тоскливей
От внимания чужих.
И в душе бушует ливень
Непролитых слез моих.
 
 
Отлюбилось, отмечталось.
Снова день в душе угас.
Обеспеченная старость,
Обеспечь забвеньем нас!
 

1988

«Весенний рябиновый запах…»

 
Весенний рябиновый запах
Тревожит мне душу порой.
Хотел бы попасть я в твой замок,
Да сердце забыло пароль.
 
 
Запретная зона обиды
Наш мир поделила опять.
Уж лучше короткая битва,
Чем снова в осаде стоять.
 

1980

«Это правда…»

Р. Чарыеву

 
Это правда:
Чтобы долго жить,
Надо чаще видеться с друзьями.
Я всё продолжаю мельтешить
Встречами, поступками, стихами.
 
 
Но однажды брошу все дела,
Сяду в самолет Аэрофлота…
 
 
Друг не ждал —
Душа его ждала,
Веря в неожиданность полета.
 
 
Так же побросав свои дела,
Соберутся милые мне люди.
Около веселого стола
Мы о дружбе говорить не будем.
 
 
Только память станет ворошить
Те слова, когда вернусь до дому.
Не затем,
Чтоб после долго жить, —
Просто жить не стоит по-иному.
 

1981

Одиночество

 
Особенно тоскливы вечера,
Когда ты в доме у себя, как пленница.
Сегодня так же пусто, как вчера.
И завтра вряд ли что-нибудь изменится.
 
 
И это одиночество твое
Не временем бы мерить, а бессонницей.
То книги, то вязанье, то шитье.
А жизнь пройдет – и ничего не вспомнится.
 
 
И все-таки однажды он придет.
И сбудутся надежды и пророчества.
Твои он губы в темноте найдет.
И шепотом прогонит одиночество.
 

1982

Баллада об имени

 
Мы с ним случайно повстречались
В ташкентском аэропорту,
Когда, погодой опечалясь,
Чай смаковали поутру.
 
 
Он был находчив в разговоре,
И откровенен, и умен —
Узбек по имени Григорий
(В краю, где нет таких имен.)
 
 
И я спросил его об этом,
Откуда имя, мол, у вас?
Он помрачнел и мне поведал
Свой удивительный рассказ.
 
 
– Меня отец назвал Сайяром,
По всем законам старины
Узбекским именем, с которым
Я жил с рожденья до войны.
 
 
А Гриша – это имя друга.
То имя горестной вины…
Я с ней прошел четыре круга,
Четыре года той войны.
 
 
У стен столицы утром ранним
В огне начавшихся атак
Я был контужен, Гриша ранен.
Стрелок убит… И замер танк.
 
 
Пробитый чуть ли не навылет,
Он мог могилой стать для нас.
Каким-то чудом Гриша вылез,
Меня извлек и жизнь мне спас.
 
 
А сам погиб…
Сквозь боль и ярость
Я клятву дал тогда ему,
Что если только жив останусь,
То имя Гришино возьму.
 
 
Чтоб долго жил он вместе с нами
На доброй родине моей.
Чтобы о нем не гасла память
В глазах узбекских матерей.
 
 
Когда в Москву я приезжаю,
Я к другу верному спешу:
Могилу в поле навещаю,
К стене кремлевской прихожу.
 
 
И вновь рассказываю Грише,
Как мы живем в родном краю.
И все мне кажется – он слышит
И речь мою, и боль мою.
 
 
Узбек умолк, как после песни,
В которой все слова горьки.
– Он был земляк ваш —
С Красной Пресни.
И мы навек с ним земляки.
 

1980

Монолог Врубеля

 
Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Не поверю в эту ложь,
Как весною в белый иней.
 
 
Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
О тебе напомнит дождь,
Летний дождь и сумрак синий.
 
 
Потому что под дождем
Мы, счастливые, ходили.
И гремел над нами гром,
Лужи ноги холодили.
 
 
Даже если ты уйдешь,
Если ты меня покинешь, —
Прокляну тебя… И всё ж
Ты останешься богиней.
 
 
Ты останешься во мне,
Как икона в Божьем храме.
Словно фреска на стене,
Будто розы алой пламя.
 
 
И, пока я не умру,
Буду я тебе молиться —
По ночам и поутру, —
Чтоб хоть раз тебе присниться.
 
 
Чтоб проснулась ты в слезах
И, как прежде, улыбнулась…
Но не будет знать мой прах,
Что любимая вернулась.
 

1981

«Я иногда спохватываюсь вдруг…»

Юрию Папорову

 
Я иногда спохватываюсь вдруг:
Уходят годы – сделано так мало!
А жизнь меня и била, и ласкала.
Но оглянуться вечно недосуг.
 
 
И суета – как океан за бо́ртом…
У каждого из нас такой режим,
Что мы сперва принадлежим заботам,
А уж потом себе принадлежим.
 
 
И как бы ни сложилась жизнь вначале,
И что б ни ожидало нас потом, —
Благословляю все ее печали,
Рассвет и вечер за моим окном.
 

1979

Вирус подхалимства

 
Не каждый этот вирус одолел.
И, заболев, мы прячем взгляд стыдливо.
Седой солдат, что был в атаках смел,
Пасует перед лестью подхалима.
 
 
Боюсь, и в нас коварный вирус дремлет…
И только совесть – наш иммунитет.
А может, в чем-то виновато время,
Простуженное сквозняками бед?
 
 
И где Пастер, что вновь придет, неистов?
И позабыв о горестях своих,
Необратимый вирус подхалимства
Привьет себе, чтобы убить в других.
 

1983

Беловежская пуща

 
Изба смотрела на закат,
Дыша озерной сыростью.
Здесь жил великий мой собрат,
Волшебник Божьей милостью.
 
 
Он околдовывал зарю,
Купавшуюся в озере.
Он ей шептал:
– Я повторю
Твое виденье в образе…
 
 
Но, чьим-то именем томим,
Не помнил об обещанном,
Заря, обманутая им,
Бледнела, словно женщина.
 
 
И погружался мир во тьму.
И сквозь его видения
Являлась женщина ему.
А может, только тень ее.
 
 
Не говорила, не звала,
Лишь грустно улыбалась.
Наверно, Музою была
И потому являлась.
 

1980

Письмо другу

 
У нас еще снег на полях —
У вас уже шум в тополях.
 
 
У нас еще ветер и холод
И нету на солнце надежд.
И кажется пасмурным город
От темных и теплых одежд.
 
 
У вас уже всё по-другому:
Струится с небес синева,
И каждому новому дому
К лицу молодая листва.
 
 
У нас еще пашня, что камень,
И бродит в лесу тишина…
Пошли мне улыбку на память!
С нее и начнется весна.
 

1980

«Ты моложе моих дочерей…»

 
Ты моложе моих дочерей…
Потому мне так горько
И грустно,
Что в душе несмышленной твоей
Просыпается первое чувство.
 
 
Ты моложе моих дочерей…
На влюбленность твою не отвечу.
Только утро
У жизни твоей,
А в моей
Уже близится вечер.
 
 
Не казни в себе эту печаль.
Без меня свои праздники празднуй.
Говорю тебе тихо:
«Прощай…»,
Не успев даже вымолвить:
«Здравствуй…»
 

1981

«Я иногда хочу быть одинок…»

 
Я иногда хочу быть одинок
Среди людей —
Как тайна между строк.
Не надо мне тогда застольных фраз,
Чужого понимания и вздоха.
Я одинок,
Как вечно одинока
Вселенная, глядящая на нас.
 
 
Я одинок,
Как одинок цветок,
Когда его срывают и уносят.
Я одинок,
Как одинока осень,
Когда последний падает листок.
 

1981

Тверское воспоминание

 
Всего лишь день,
Всего лишь ночь
Остались нам до встречи.
Но эти сутки превозмочь
Двум нашим душам нечем.
 
 
Я выйду на угол Тверской —
В назначенное место.
И ты мне издали рукой
Махнешь,
Как в день отъезда.
 
 
На этом памятном углу
Средь гомона людского
Я вновь поверить не смогу,
Что ты вернулась снова.
 
 
Что снова всё со мной сейчас:
Твоя улыбка,
Голос…
Тревожный свет
Счастливых глаз
И тихая веселость.
 
 
Минуты,
Дни
Или года
Промчатся в этот вечер.
 
 
Любовь одна.
И жизнь одна.
И ночь одна —
До встречи.
 

 
Под тихий шелест падавшей листвы
Мы шли вдвоем
Сквозь опустевший город.
Еще с тобою были мы на «вы».
И наша речь —
Как отдаленный говор
Реки,
Что тосковала вдалеке.
Мы ощущали грусть ее и свежесть.
Глаза твои —
В неясном холодке…
И я с тобою бесконечно вежлив.
 
 
Но что-то вдруг в душе произошло,
И ты взглянула ласково и мило.
Руки твоей прохладное тепло
Ответного порыва попросило.
 
 
И что случилось с нами —
Не пойму.
Охвачена надеждой и печалью,
Доверилась ты взгляду моему,
Как я поверил твоему молчанью.
 
 
Еще мне долго быть с тобой на «вы».
Но главное уже случилось с нами:
Та осень дождалась моей любви.
Весна еще ждала твоих признаний.
 

 
Что делать…
Мы столько с тобой
Расставались!
У встреч и разлук
Заколдованный круг.
Как раненый город
Встает из развалин,
Так мы возрождались
С тобой из разлук.
 
 
И, если куда-нибудь
Вновь улетаю,
Мне кажется —
Я возвращаюсь к тебе:
 
 
В тот город,
Где улицы снег заметает.
В тот город,
Где розы цветут в октябре.
 
 
Хотя ты навряд ли
Тот город увидишь,
И я в нем, наверно,
Единственный раз, —
 
 
Всё кажется мне:
Ты навстречу вдруг выйдешь
В условленном месте,
В условленный час.
 

 
Здравствуй, наш венчальный город!
Давний свет в твоем окне.
Я целую землю,
По которой
Столько лет ты шла ко мне.
 
 
Как давно всё было это!
То ли жизнь, то ль день назад…
Тем же солнцем даль согрета,
Так же светел листопад.
Погрущу в пустынном сквере,
Посижу на той скамье,
На какой-то миг поверив,
Что ты вновь придешь ко мне.
 
 
Ты придешь и скажешь:
– Здравствуй!
– Не забыла? – Я спрошу.
И сиреневые астры
На колени положу.
 
 
«Боже мой, какая прелесть!».
И на несколько минут,
От твоей улыбки греясь,
Астры ярче зацветут.
 
 
К сожаленью, день не вечен.
Мы весь день проговорим,
Словно жизнь свою той встречей
Незаметно повторим.
 

1982

Монологи Ф. И. Тютчева

Когда писались эти строки, я думал о прекрасной и трагической любви Федора Ивановича Тютчева к Елене Александровне Денисьевой.

 
Кого благодарить мне за тебя?
Ты слышишь,
В небе зазвучала скрипка?
В печальном листопаде октября
Явилась мне твоя улыбка.
 
 
Явилась мне улыбка,
Как рассвет.
А как прекрасны мысли на рассвете!
И я забыл,
Что прожил
Столько лет
И что так мало
Ты живешь на свете.
 
 
Но что года?
Их медленный недуг
Я излечу твоей улыбкой нежной.
И возле черных глаз
И белых рук
Я чувствую биенье жизни вешней.
 
 
Кого мне за тебя благодарить?
Судьбу свою?
Или нежданный случай?
И, если хочешь жизнь мою продлить,
И веруй,
И люби меня,
И мучай.
 

 
Прости, что жизнь прожита…
И в этот осенний вечер
Взошла твоя красота
Над запоздавшей встречей.
Прости, что не в двадцать лет,
Когда всё должно случиться,
Я отыскал твой след
У самой своей границы.
Неистовый наш костер
Высветил наши души.
И пламя свое простер
Над будущим и минувшим.
Прости, что жизнь прожита
Не рядом… Но мне казалось,
Что, может, и жизнь не та…
А та, что еще осталась?
 

 
Выхода нет.
Есть неизбежность…
Наша любовь —
Это наша вина.
Не находящая выхода нежность
На вымирание обречена.
 
 
Выхода нет.
Есть безнадежность
И бесконечность разомкнутых рук.
Мне подарил твою нежность художник,
Чтобы спасти меня в годы разлук.
 
 
Видимо, ты опоздала родиться.
Или же я в ожиданье устал.
Мы – словно две одинокие птицы —
Встретились в небе,
Отбившись от стай.
 
 
Выхода нет.
Ты страдаешь и любишь.
Выхода нет.
Не могу не любить.
Я и живу-то еще
Потому лишь,
Чтобы уходом тебя не убить.
 

 
Сквозь золотое сито
Поздних лиственниц
Процеживает солнце
Тихий свет.
И всё, что – ТЫ,
Всё для меня единственно.
На эту встречу и на много лет.
 
 
О, этот взгляд!
О, этот свет немеркнущий!
Молитву из признаний сотворю.
Я навсегда душой
И телом верующий
В твою любовь
И красоту твою.
 

 
Мы встретились в доме пустом.
Хозяин нас ждал и уехал,
Оставив нам праздничный стол, —
Души своей доброе эхо.
 
 
Мы были гостями картин,
Пророчеств чужих и сомнений,
Сквозь сумрак тяжелых гардин
К нам день пробивался осенний.
Весь вечер и, может быть, ночь
Картины нам свет излучали.
Как будто хотели помочь
В былой и грядущей печали.
 
 
Как будто бы знали они,
Что мы расстаемся надолго.
И ты мне сказала:
– Взгляни.
Как горестны эти полотна…
 
 
Наверно, он нас рисовал.
И нашу тоску в дни разлуки…
Я слезы твои целовал
Сквозь грустные тонкие руки.
 
 
Мы в доме прощались пустом.
На улице солнце сияло.
И долгим печальным крестом
Окно нас с тобой осеняло.
 

1981

Гларусы

 
Коварнее, чем гларус, птицы
Я не встречал пока.
Типичные убийцы
Исподтишка.
 
 
Они живут морским разбоем…
На берег выброшенный краб,
Считай, навек простился с морем,
Поскольку он на суше слаб.
 
 
Он на песке клешней напишет,
Что не был трусом в этот миг.
И лишь на дне морском услышат
Его предсмертный крабий крик.
 
 
А волны так же будут биться.
И, ожидая жертв со дна,
Стоят пернатые убийцы.
И чья-то участь решена.
 
 
О, преднамеренная ярость!
Не так ли среди нас порой
Всегда найдется некий гларус —
Охотник до беды чужой.
 

1983

Варна

В саду

 
Вторые сутки
Хлещет дождь.
И птиц как будто
Ветром вымело.
А ты по-прежнему
Поешь, —
Не знаю,
Как тебя по имени.
 
 
Тебя не видно —
Так ты мал.
Лишь ветка
Тихо встрепенется…
И почему в такую хмарь
Тебе так весело поется?
 

1980

«Не читай моих писем…»

 
Не читай моих писем,
Не трави себе душу.
Ты сожги эти письма.
И останься одна.
Одиночества я твоего не нарушу.
Не бросайся к звонкам.
И не стой у окна.
 
 
Не впадай в искушенье,
Призови свою робость.
«Что случилось?», —
Ты спросишь себя вдалеке.
Я придумал тебя.
И поверил в твой образ.
А теперь расстаюсь с ним
В слезах и тоске.
 

1983